Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

В те времена я мало что знала о жизни, но в одном не сомневалась: хорошие девочки из района Ранчо Фламинго не разговаривают со смуглыми парнями по фамилии Монтойя.

Но, увидев его, я больше ни о ком думать уже не могла.

Как бы банально это ни звучало, но Рафаэль Монтойя, сказав мне тогда эти слова, совершенно изменил ход моей жизни. «Значит, ты просто слишком много думаешь об этом». По пути домой из школы я снова и снова прокручивала их в голове, рассматривая с разных сторон. Впервые я допустила, что никакая я не сумасшедшая и не изгой.

Всю следующую неделю я прожила будто в дреме. Я ложилась спать, просыпалась и ходила в школу, но все время словно притворялась – я думала о нем и искала его. Знала, что это неправильно, даже опасно, но я плевать хотела.

Хотя нет. Не так. Этой неправильностью я наслаждалась. Жизнь хорошей девочки обернулась ужасом, и я думала, что, став плохой, вырвусь из этого кошмара.

Я привела в порядок волосы, чтобы те походили на прически популярных девочек. Я выпрямляла их, и снова завивала, и укладывала. Я выщипывала свои густые брови, пока те не выгнулись двумя ровными арками. Я меняла чудесные платьица с круглыми воротничками, на плечи с нарочитой небрежностью накидывала джемпер, а и без того тонкую талию стягивала ремнем. Теннисные туфли я отбелила так, что глаза резало. Если прежде я первой заходила в класс и последней выходила, то теперь, не обращая внимания на остальных, выскакивала из класса со звонком. Изменения во мне не остались незамеченными. Каждый раз при взгляде на меня отцовские глаза темнели, однако он не лез – сейчас он меня боялся совершенно так же, как я когда-то боялась его. Конечно, ведь я не в себе и запросто способна натворить что-то или наболтать о чем-нибудь.

За мной стали ходить парни, но они меня не интересовали. Не нужен был мне парень, который запал на такую, как я.

Я бродила по коридорам и высматривала его, чувствуя, как меняюсь. Словно за время разлуки я разобрала себя и собрала заново такой, какой, мне казалось, он хотел бы меня видеть. Звучит безумно – черт, да я и была чокнутая, – но я наслаждалась переменами в себе. И так здраво я уже давно не рассуждала.

Отец пристально следил за мной, я это чувствовала, но страх исчез. Страсть придала мне сил. Помню, как-то раз мы все вместе ужинали – сидели за зеленым пластиковым столом с пятнами от горчицы и жевали безвкусные гренки с сыром и сосисками. Отец не переставая курил – подносил ко рту то сигарету, то вилку и время от времени бросал рубленые фразы, словно выстреливал из ружья.

Любое внезапное молчание мать старалась заполнить болтовней – так казалось, будто мы обычная счастливая семья. Когда мать допустила оплошность – поинтересовалась моей новой прической, – отец ударил кулаком по столу так, что белые тарелки «Конингвер», мамино последнее приобретение, зазвенели.

– Не смей ее подначивать! – вскинулся он. – И так шлюхой выглядит!

Я едва не огрызнулась – мол, тебе же это вроде нравилось? Но, испугавшись, что произнесу это вслух, вскочила. Одно-единственное опрометчивое слово – и отец отправит меня обратно в психушку.

Вернулся прежний ужас. Меня пугала даже мысль о том, что я вдруг стану ему перечить. Опустив голову, я принялась убирать со стола, а закончив, пробормотала что-то про уроки и закрылась у себя в комнате.

Сколько времени прошло, долго ли я жила надеждой и высматривала его, не помню. Недели две, а может, и дольше. Наконец однажды, стоя у шкафчика, услышала:

– Я тебя искал.

Я замерла. Во рту мгновенно пересохло. Медленно, очень медленно я обернулась. Он стоял совсем близко, почти вплотную.

– И ты меня тоже искала. Не отпирайся.

– С ч-чего ты взял?

Вместо ответа он шагнул вперед, так что пространства между нами не осталось. Черная куртка тихо скрипнула, он поднял руку и пальцем заправил прядь волос мне за ухо, и от его прикосновения во мне все буквально вспыхнуло. Меня точно впервые по-настоящему заметили. До этой секунды я не знала, как сильно ранит меня собственная неприметность. Я хотела сделаться заметной, но еще сильнее я жаждала его прикосновений, и это желание приводило меня в ужас. Секс для меня означал боль и страх.

Я знала, что мои чувства неправильные, опасные, этот парень мне не пара, а страсть к нему ничем хорошим для меня не обернется. Мне следует положить этому конец, сказать, что он ошибается, вот только он уже дотронулся до моего подбородка, заглянул в глаза – и стало слишком поздно.

В резком свете школьных ламп его лицо точно складывалось из впадин и равнин. Чересчур длинные, как принято у гризеров, волосы казались почти синими, а кожа была слишком смуглой, но меня это не волновало.

До встречи с Рейфом меня ждало будущее типичной домохозяйки из пригорода. А теперь эта дорога закрылась. В один миг. Тот, кто говорит, что одна секунда ничего не меняет, просто дурак. Мне хотелось нарушить правила. Ради него – все что угодно. Воплощенная самоуверенность, он стоял рядом и надменно улыбался, но я разглядела в нем те же чувства, что изменили меня саму.

Опасными – вот какими мы станем вместе. Я ощущала это каждой клеточкой. Каждый миг мы будем стараться возродить в себе это чувство.

– Будь моей, – он протянул мне руку, – и плевать, что остальные скажут.

Остальные – родители, соседи, учителя и врачи из лечебницы. Никто из них нашу парочку не одобрит. Их наши чувства испугают, а я ведь еще и чокнутая.

«Мы опасны», – снова подумала я, а вслух произнесла:

– Только мы никому не скажем?

Я видела, что мой вопрос его обидел, и тут же переполошилась. Лишь позже, когда мы занялись любовью, когда Рейф научил меня страсти и сексу, лишь тогда я призналась ему во всем, рассказала о своей унылой, отвратительной жизни во всех ее омерзительных подробностях. Он обнимал меня, позволил выплакаться и сказал, что больше не даст меня в обиду. Он целовал размытые созвездия шрамов у меня на груди и руках и далеко не сразу понял их происхождение.

Несколько месяцев мы скрывали нашу любовь ото всех. Пока я не поняла, что беременна.

Глава двадцать вторая

Считается, будто в мои времена школьницы не залетали. Это не так. Некоторые вещи не